И Сергей Богомолов
попросил помощи.
Когда в лагере на 7900 м об этом услышали, Тимофеев только
посмотрел Валере Бабанову в глаза, и они без слов, взяв кислородные баллоны,
вышли в темноту ночи — туда, откуда не так давно пришли. Ведь у других на то,
чтобы сделать фактически повторное восхождение, сил было гораздо меньше — они
совсем недавно вернулись с горы.
У Башкирова был отрешенный, безучастный ко всему вид. Он просил
пить, а когда поднимался (им казалось, что он поддается их уговорам спускаться
вниз, туда, где есть вода, тепло, и его ждут), то валился куда-то вбок, как
будто бы уже не находя вертикали, которая держит всех нас на земле.
Спускались они так: Сергей — пристегнув Володю к себе, Богомолов —
держа наготове баллоны с кислородом и питье, Бабанов — выдавая страховочную
веревку.
Так они двигались всю ночь. А ближе к утру у альпиниста
остановилось сердце.
До лагеря было метров 100. Та высота, на которой они сейчас
находились, была своего рода границей. Если подобные несчастья случаются ниже
этой отметки — погибших спускают вниз. Если выше — с ними навсегда прощаются.
Ведь это уже та часть горы, где удается остаться живому, не задерживаясь здесь!
На такой высоте можно умереть и без физических нагрузок, ничего не делая. Зона
смерти — так ее зовут.
Уже втроем (не вчетвером) они медленно брели вниз. В это время в
базовом лагере звонили Наташе. Только что вернувшаяся в Москву из Гималаев —
они расстались с Володей после его спуска с Эвереста, она выразила волю
оставить тело мужа в горах («Где жил — там и остался», — подумал тогда Сергей.)
И сразу же к Башкирову поднимаются Владимир Коротеев, взявший
спальник и последний баллон кислорода (гарантия того, что дойдет до своего
тезки и вернется) и Александр Фойгт. Саша, впрочем, скоро вынужден был
повернуть: двойная нагрузка, да еще и без кислорода, оказалась не под силу. Он
никогда потом не избавится от чувства досады. Ведь мог же он, увидев на спуске
Башкирова, который ждал Богомолова, остаться с ним или уговорить его спускаться
вниз! Впрочем, вряд ли Володя его послушался бы — у Сергея не было рации, а у
него была. И это был жизненно важный для Богомолова момент.